Подросток ударил в тамбурин – потом заиграл на свирели, и мы пустились в пляс – – «черт бы побрал эту прореху!»

Сестра подростка, с неба похитившая свой голос, запела, чередуясь с братом, – – то была гасконская хороводная песня:

Девушки подхватили в унисон, а парни октавой ниже. – – —

Я дал бы крону за то, чтобы она была зашита, – Нанетта не дала бы и одного су. – Viva la joia! – было на губах у нее. – Viva la joia! – было в ее глазах. Искра дружелюбия мгновенно пересекла разделявшее нас пространство. – – Какой она казалась милой! – Зачем я не могу жить и кончить дни свои таким образом? О праведный податель наших радостей и горестей, – воскликнул я, – почему нельзя здесь расположиться в лоне Довольства – танцевать, петь, творить молитвы и подняться на небеса с этой темноволосой девушкой? – Капризно склонив голову к плечу, она задорно плясала. – – Настала пора плясать, – сказал я; и вот, меняя все время дам и музыку, я проплясал от Люнеля до Мопелье, – а оттуда до Безье и Песна. – – Я проплясал через Нарбонну, Каркасон и Кастельнодари, пока не домчался до павильона Пердрильо, где, достав разлинованную бумагу, чтобы без всяких отступлений и вводных предложений перейти прямо к любовным похождениям дяди Тоби, – –

я начал так – – —

Том восьмой

Глава I

Но полегонечку – – ибо на этих веселых равнинах, где в настоящую минуту всякая плоть устремилась с флейтами, скрипками и плясками на сбор винограда и где на каждом шагу рассудок бывает сбит с толку воображением, пусть-ка попробует, невзирая на все, что было сказано о прямых линиях [406] в разных местах моей книги, – пусть-ка попробует лучший сажатель капусты, какой когда-либо существовал, все равно, сажает ли он назад или вперед, это составляет мало разницы в счете (исключая того, что в одном случае ему придется нести больше ответственности, нежели в другом), – пусть-ка он попробует двигаться хладнокровно, осмотрительно и канонически, сажая свою капусту одну за другой по прямым линиям и на стоических расстояниях, особенно когда прорехи на юбках не зашиты, – не раскорячиваясь на каждом шагу и не уклоняясь незаконным образом вбок. – – В Гренландии, в Финляндии и в некоторых других хорошо мне известных странах – это, пожалуй, возможно, – —

Но под этим ясным небом, в стране фантазии и потовыделения, где каждая мысль, связная и бессвязная, получает выход, – в этой стране, дорогой мой Евгений, – в этой плодородной стране рыцарских подвигов и романов, где я ныне сижу, развинчивая свою чернильницу, чтобы приступить к описанию любовных похождений дяди Тоби, между тем как из окна моей рабочей комнаты открывается широкий вид на все извивы путей Юлии, блуждавшей в поисках за своим Диего, – если ты не придешь и не возьмешь меня за руку…

В какое произведение обещает все это вылиться!

Давайте, однако, начнем.

Глава II

В любви так же, как и в рогоношении…

– – Но вот я собираюсь начать новую книгу, а на уме у меня давно уже одна вещь, которой я хочу поделиться с читателями, и если не поделюсь сейчас, то, может быть, в моей жизни больше не представится случая это сделать (тогда как мое сравнение можно будет развить в любой час дня). – – Минуточку задержавшись, я начну совершенно всерьез.

Вещь вот какая.

Я убежден, что из всех различных способов начинать книгу, которые нынче в употреблении в литературном мире, мой способ наилучший, – – я уверен также, что он и самый благочестивый – – ведь я начинаю с того, что пишу первую фразу, – – а в отношении второй всецело полагаюсь на господа бога.

Писатели навсегда бы излечились от привычки открывать с шумом и треском двери на улицу и созывать своих соседей, приятелей и родных, заодно с чертом и всеми его чертенятами, вооруженными молотками и прочим снарядом, если бы только они понаблюдали, как у меня одна фраза следует за другой и как план вытекает из целого.

Я бы желал, чтобы вы видели, с какой уверенностью смотрю я вверх, привстав с кресла и уцепившись за его ручку, – – чтобы ловить мысли, иногда прежде даже, чем они до меня долетают. – —

Думаю, по совести говоря, что я при этом перехватываю много мыслей, которые небо предназначало другому.

Поп и его Портрет [407] ничто против меня. – – Нет мученика, который был бы так полон веры и огня (хотелось бы еще прибавить: добрых дел), но у меня нет ни

Пристрастия, ни Гнева – – ни

Гнева, ни Пристрастия – – —

и пока боги и люди не согласятся назвать их одним и тем же именем – – отъявленнейший Тартюф в науке, политике или в религии не зажжет во мне даже искорки негодования, не встретит более нелюбезного приема и не услышит от меня более грубых слов, чем те, что он прочитает в следующей главе.

Глава III

– – Bonjour! [408] – – Доброе утро! [409] – – Как вы рано надели теплое платье! – – Впрочем, утро сегодня холодное, и вы благоразумно поступаете – – лучше ехать верхом на хорошей лошади, нежели идти пешком, – – и закупорка желез вещь опасная… – – А как поживает ваша сожительница – ваша жена – и ваши дети от них обеих? Давно получали известия от ваших стариков – от вашей сестры, тети, дяди и прочих родственников? – – Надеюсь, они поправились после насморка, кашля, триппера, зубной боли, лихорадки, задержки мочи, ишиаса, злокачественных опухолей и болезни глаз. – – Вот чертов лекарь! выпустить столько крови – дать такое мерзкое слабительное – и все эти рвотные – припарки – пластыри – декокты – клистиры – мушки! – – И зачем столько гранов каломели? Santa Maria! [410] такую дозу опиума! да ведь он едва не отравил – pardi! – все ваше семейство, от мала до велика. – – Клянусь старой черной бархатной маской покойной тети Дины, для этого, по-моему, не было никаких оснований.

Так как упомянутая маска немного облезла на подбородке от частого снимания и надевания ее моей теткой, еще до грехопадения с кучером, – то никто из нашего семейства не хотел потом надевать ее. Покрыть маску новым бархатом стоило дороже самой маски – – носить же облезлую маску, которая наполовину просвечивает, было все равно что ходить вовсе без маски. – —

Это и есть причина, с позволения ваших преподобий, вследствие которой многочисленное семейство наше насчитывает в четырех последних поколениях всего лишь одного архиепископа [411] , одного валлийского судью, трех-четырех олдерменов и одного-единственного скомороха. – – —

В шестнадцатом столетии мы могли похвалиться не меньше чем дюжиной алхимиков.