– Как жаль, – сказал отец, – что истина может быть только на одной стороне, брат Тоби, – если поразмыслить, сколько изобретательности проявили все эти ученые люди в своих решениях о носах. – – Разве носы можно порешить? – возразил дядя Тоби.

Отец с шумом отодвинул стул – – встал – надел шляпу – – в четыре широких шага очутился перед дверью – толчком отворил ее – наполовину высунул наружу голову – захлопнул дверь – не обратил никакого внимания на скрипучую петлю – вернулся к столу – выдернул из книги Слокенбергия бумажную закладку от мотка моей матери – поспешно подошел к своему бюро – медленно вернулся назад – обмотал матушкину бумажку вокруг большого пальца – расстегнул камзол – бросил матушкину бумажку в огонь – раскусил пополам ее шелковую подушечку для булавок – набил себе рот отрубями – разразился проклятиями; – но заметьте! – проклятия его целили в мозг дяди Тоби – – уже и без того порядком задурманенный – – проклятия отца были заряжены только отрубями – но отруби, с позволения ваших милостей, служили не более как порохом для пули.

К счастью, припадки гнева у моего отца бывали непродолжительны; ибо, покуда они длились, они не давали ему ни минуты покоя; и ничто так не воспламеняло моего отца, – это одна из самых неразрешимых проблем, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться при наблюдениях человеческой природы, – ничто не оказывало такого взрывчатого действия на его гнев, как неожиданные удары, наносимые его учености простодушно-замысловатыми вопросами дяди Тоби. – – Даже если бы десять дюжин шершней разом ужалили его сзади в сто двадцать различных мест – он бы не мог проделать большего количества безотчетных движений в более короткое время – или прийти в такое возбуждение, как от одного несложного вопроса в несколько слов, некстати обращенного к нему, когда, позабыв все на свете, он скакал на своем коньке.

Дяде Тоби это было все равно – он с невозмутимым спокойствием продолжал курить свою трубку – в сердце его никогда не было намерения оскорбить брата – и так как голова его редко могла обнаружить, где именно засело жало, – – он всегда предоставлял отцу заботу остывать самостоятельно. – – В настоящем случае для этого потребовалось пять минут и тридцать пять секунд.

– Клянусь всем, что есть на свете доброго! – воскликнул отец, когда немного пришел в себя, заимствуя свою клятву из свода Эрнульфовых проклятий – (хотя, надо отдать отцу справедливость, он реже, чем кто-нибудь, этим грешил, как правильно сказал доктору Слопу во время беседы об Эрнульфе). – – Клянусь всем, что есть доброго и великого, братец Тоби, – сказал отец, – если бы не философия, которая оказывает нам такую могущественную поддержку, – вы бы вывели меня из терпения. – Помилуйте, под решениями о носах, о которых я вам говорил, я разумел, – и вы могли бы это понять, если бы удостоили меня капельки внимания, – разнообразные объяснения, предложенные учеными людьми самых различных областей знания, относительно причин коротких и длинных носов. – Есть одна только причина, – возразил дядя Тоби, – почему у одного человека нос длиннее, чем у другого: такова воля божья. – Это решение Грангузье [184] , – сказал отец. – Господь бог, – продолжал дядя Тоби, возведя очи к небу и не обращая внимания на слова отца, – создатель наш, творит и складывает нас в таких формах и пропорциях для таких целей, какие согласны с бесконечной его мудростью. – – Это благочестивое объяснение, – воскликнул отец, – но не философское – в нем больше религии, нежели здравого смысла. – Немаловажной чертой в характере дяди Тоби было то – – что он боялся бога и относился, с уважением к религии. – – Вот почему, как только отец произнес свое замечание, – дядя Тоби принялся насвистывать Лиллибуллиро с еще большим усердием (хотя и более фальшиво), чем обыкновенно. – —

А что сталось с бумажной полоской от мотка ниток моей матери?

Глава XLII

Нужды нет – – в качестве швейной принадлежности бумажная полоска от мотка ниток могла иметь некоторое значение для моей матери – она не имела никакого значения для моего отца в качестве закладки в книге Слокенбергия. Каждая страница Слокенбергия была для отца неисчерпаемой сокровищницей знания – раскрыть его неудачно отец не мог – а закрывая книгу, часто говорил, что хотя бы погибли все искусства и науки на свете вместе с книгами, в которых они изложены, – – хотя бы, – говорил он, – мудрость и политика правительств забыты были из-за неприменения их на практике и было также предано забвению все, что государственные люди писали или велели записать относительно сильных и слабых сторон дворов и королевской власти, – и остался один только Слокенбергий, – даже и в этом случае, – говорил отец, – его бы за глаза было довольно, чтобы снова привести мир в движение. Да, он был подлинным сокровищем, сводом всего, что надо было знать о носах и обо всем прочем! – – Утром, в полдень и вечером служил Гафен Слокенбергий отдохновением и усладой отца – отец всегда держал его в руках – вы бы об заклад побились, сэр, что это молитвенник, – так он был истрепан, засален, захватан пальцами на каждой странице, от начала и до конца.

Я не такой слепой поклонник Слокенбергия, как мой отец; – в нем, несомненно, есть много ценного; но, на мой взгляд, лучшее, не скажу – самое поучительное, но самое занимательное в книге Гафена Слокенбергия – его повести – – а так как был он немец, то многие из них не лишены выдумки, – – повести эти составляют вторую часть, занимающую почти половину его фолианта, и разделены на десять декад, по десяти повестей в каждой декаде. – – Философия зиждется не на повестях, и Слокенбергий, конечно, совершил оплошность, выпустив их в свет под таким заглавием! – Некоторые из его повестей, входящие в восьмую, девятую и десятую декады, я согласен, являются скорее веселыми и шуточными, чем умозрительными, – но, в общем, ученым следует на них смотреть как на ряд самостоятельных фактов, которые все так или иначе вращаются вокруг главного стержня его предмета, все были собраны им с большой добросовестностью и присоединены к основному труду в качестве пояснительных примеров к учению о носах.

Времени у нас довольно – и я, если позволите, мадам, расскажу вам девятую повесть из его десятой декады.

Том четвертый

Slawkenbergii fabella [186]

В один прохладный августовский вечер, приятно освеживший воздух после знойного дня, какой-то чужеземец, верхом на карем муле, с небольшой сумкой позади, заключавшей, несколько рубашек, пару башмаков и пару ярко-красных атласных штанов, въехал в город Страсбург. На вопрос часового, остановившего его в воротах, чужеземец отвечал, что он побывал на Мысе Носов – направляется во Франкфурт – и через месяц будет снова в Страсбурге по пути к пределам Крымской Татарии.